невидимую крынку, и язычки пламени, стекая по пальцам, послушно слились в один шар. Она продолжала водить коло него руками, словно наматывая светящиеся крученые нити, исходящие из пальчиков-веретен на невесомый огненный клубок. С каждым ловкими движением и новым витком пламенеющей пряжи шар становился все больше и жарче. Теперь он походил на сгусток горящей смолы, размером с кулак. Любомир чуть отстранился и заслонил очи, слезящиеся от яркого света, рукой. А девушка, ступив ближе к горнилу, перекатила клубящуюся огненную каплю на десницу и отправила в самое сердце очага. Туда, где еще с зори ждали сложенные кладезем березовые поленья. Сухая древесина вспыхнула в тот же миг с гулким хлопком, будто в огонь крепкой брагой плеснули, пахнув вокруг волной жара.

— А ведь я, Лебедяна, пока ты не придешь и своим огнем горн не прокалишь — не берусь за ковку, — с серьезным видом промолвил юноша. — Тот булат, что по весне в Ривгороде выкупил, от огня твоего иначе куется… плавкий, словно овечий сыр. От закалки в купели не кривится, не идет трещинами… Железо не зернится и сколов не дает — хоть о камень бей. Медь мягче и легче, ровнее листом ложится да блестит пуще прежнего. Никогда я столь ладно не работал, никогда столь мастеровито не ковал.

Лебедяна понимающе кивнула. Она и сама ведала, что жар ее перстов особливый. Благодатный. Не чета тому обыденному, что бабка Мира в печи зачинала.

Любомир взял кочергу и поворошил поленья, от чего лилово-красное пламя занялось сильнее и ласкало самый свод печи. Гул тяги нарастал. Мощные смерчи, подхватывая намеднишнюю золу, с завыванием уносили сонм искр в черноту дымохода.

— Люди шибко довольны. Хвалят. Благодарят сердешно и за труд платят щедро… В сию жнитву славный собрали ужин. Знамо, сытая будет зима, но суровая. Замуравит все пути-дороги. Доброму кузнецу такое всегда в руку — заказов много будет. Другорядь и поехали бы в Крыжеч к тамошнему ковалю Дерыде, но в морозы будут кобылку беречь да под поветью прятать. Не погонят сквозь сугробы незнамо в какое ненастье ради тесел, долотьев да амбарных петель. Заместо Дерыды — ко мне пойдут, — Любомир окопал болванку калеными углями и примерил в руке кузнечный молот. — Наипаче, чем за весь год заработаю. А по весне уже и сватов отцу твоему зашлю…

* * *

Закрывая амбарную створку потуже от злых осенних ветров, Лебедяна отряхнула сарафан и сполоснула руки студеной водицей из высокой кадки. Морозный и сырой воздух принес скотине падеж да недуги, и Леда уже который день ходила за хворым теленком из давешнего приплода. Немощный бычок тыкался ей в щеки влажным носом и только из ее дланей принимал горькие травяные отвары и целебные сборы. Она подолгу гладила широкий лоб комолого теленка, ероша пальцами курчавую огненно-рыжую шерстку, проводила ладонями по мощной шее и оглаживала крутые бока. Девушка знала, что под ее руками растекается животворное тепло и внутренний огонь изгоняет из плоти теленка все хвори и недуги. Сладила она его. Малыш явно шел на поправку. Хоть и с натугой, но начал вставать к кормушке, где его ждало отборное жито, старательно пережевывал снопы последних свежих трав.

Лебедяна потерянно шла по двору да вдруг остановилась. В одночасье продрогнув, обхватила себя за плечи, голову подняла и наверх посмотрела. Тучи оболочили все небо. Странное было чувство. Жуткое. Будто оно вдруг ниже стало. Плоское, как блюдо, а воздух тяжелый-тяжелый. Им и не дышится, и вдаль сквозь него не глядится. Светило полностью сокрыла непроглядная наволочь, обращая и без того пасмурный полдень в сумеречный полумрак. В груди словно что-то стянуло, а сердце билось гулко и болезно, но очень медленно. Сглотнув подступивший к горлу ком тревоги, Лебедяна не стала обходить подворье, а направилась прямиком к отчему дому. А когда увидела бегущую к черному крыльцу их избы утробистую соседку Агапку, чья хата стояла на самой окраине заимок, сердечко ее пропустило удар, а потом вскачь пустилось. Та запыхалась и раскраснелась, на ходу утирая потное лицо краем пестрого плата. Бежала, вестимо, далече, ибо с превеликим трудом переставляла толстые, отекшие от водяницы ноги, обутые в стоптанные лыковые чуни.

Предчувствие беды и скверны уже звенело в тугом, сгустившимся воздухе, но Лебедяна отринула черный морок, отказываясь поддаваться слабости, уже охватывающей все ее тело. Ровно такой же, как тогда, когда она только нашла папоротников огнецвет…

Только приблизившись к Агапе, теперь голосящей что есть мочи, Лебедяна узрела, что не едкий пот утирала с лица дородная тетка, а горемычные слезы, ручьем текущие из опухших от рыданий очей.

— Убивцы. Разбойники и убивцы. Вот вам крест, — она наскоро осенила себя крестом, — Убивцы-ы-ы, — На ее громкий зык из холодных сеней, с грохотом распахнув низенькую дверь, вывалил дед Кадеяр, в одном лапте и с волочившимися за ним по доскам крыльца онучами.

— Чур тебя, баба дурная. Говори, что стряслось, али тебя бесы попутали.

— Что ж это творится то, люди добрые. Душегубцы. Черными татями прошли. Не заметил никто змиев подколодных, подкрались… Нелюди, — Теперь ее срывающиеся на сип крики разносились далеко окрест, а у сбежавшегося на шум люда мураши по хребтам ползли от ужаса, сквозившего в ее сбивчивых словах. — Видать, больно ладную работу делал, соколик. От и не стерпели гнилые их души… Зависть черная хуже потравы…

Ее одутловатые щеки покрывали багровые пятна, а с трясущихся и побелевших до синевы уст слетали громкие судорожные всхлипы и несведимые причитания.

Толпа окружила плачущую навзрыд бабу, и уже шепотки слышались, что давеча за дальним выпасом пришлые люди шастали, все про кузнеца местного спрашивали. Дескать, молва про вашего удальца далеко пошла, и коли и доверить своих вороных кому переподковать, так только ему. Все дорогу дознавали да облыжные хвалы возносили…

Лебедяна тихонечко пятилась назад, натыкаясь спиной на честной люд и никого вокруг не видя. Не слушая никого. Очи ее были устремлены в ту сторону, куда постоянно махала своей пухлой беленькой ручкой Агапа. На солносход…

Над виднеющейся вдалеке кромкой леса курился столб сизого дыма, извиваясь в порывах ветра и густея с каждым взмахом ее ресниц.

Медленный, незрячий шаг вперед. Второй. Не дыша. Обходя толпу. Тихо ступая все быстрее и быстрее. Спешно перебирая стопами, постепенно переходя на бег… Душа рвалась туда, к нему, скорее. На любый пригорок подле реки. Из спины словно вырастали крылья, только не те, которые возносят ввысь, давая воспарить над мирским, подымая на неведомые вершины. Ее крылья прорывали нежную, ранимую плоть безжалостно грубо. Они были